 |
 |
 |
 |
 |
 |
Константин Дмитриевич Костенский
(1797—1830)
Константин Костенский до поступления в Лицей учился в частном пансионе. Отец, его служил при Царскосельской ассигнационной бумажной фабрике. Принятый в Лицей четырнадцати лет, Костенский был старше многих воспитанников, но по своему духовному развитию не выделялся, учился посредственно, хотя был весьма старателен и прилежен. А.П. Куницын ставил Костенского в разряд «хороших» учеников, отмечал его «слабое понятие», но большое прилежание, а потому и «некоторые успехи». В поведении Костенский был скромен и не имел «в характере ничего достойного осуждения». Костенский в лицейских журналах участия не принимал. Но известно, что он участвовал в спектакле 30 августа 1812 года по случаю дня рождения царя. Тогда в Лицее была поставлена одноактная пьеса, сочиненная гувернером Иконниковым, «Добрый помещик». Кроме Яковлева, игравшего главную роль, в спектакле принимали участие Пущин, Корсаков, Илличевский и Костенский.
«...В своей внешности он проявляет много тщеславия, — писал Е.А. Энгельгардт о Костенском в 1816 году,— редко показывается иначе, чем упершись руками в бока. Поскольку он одарен от природы очень скудно, то его прилежание почти ни к чему не приводит. Заслуживает похвалы его большое добродушие и уживчивость».
В лицейских «национальных песнях» Костенскому посвящен такой нелестный куплет:
Сухой скелет
Старик в сто лет,
В углу кусает фигу.
Костенский окончил Лицей с чином коллежского секретаря и поступил в канцелярию министерства финансов. Покидая Лицей, Костенский написал в альбом Энгельгардту: «Перебирая в Альбоме листки, могу надеяться, что не пропустите и того, в котором есть Вас любящий по смерть. Константин Костенский».
Вот, казалось, и все сведения о лицейской жизни Константина Костенского. Но исследователь А. Эфрос, в 1930 году подробно изучая и рассматривая рисунки Пушкина, не обошел вниманием ни учителя рисования в Лицее Чирикова, ни его учеников — сокурсников поэта. Его рассказ о Костенском звучит почти по-гоголевски, как маленькая поэма о маленьком человеке, как история одной несложившейся судьбы.
Наверняка впервые лишь в 1930 году, ровно через сто лет после смерти Костенского, исследователь уловил то, в чем, может быть, сам себе не хотел признаться «Старик» Костенский. «Лист с гусаром наводит на мысль, что рисование было какою-то уединенной его привязанностью, мрачной страстью... Лицей был для него, «старика», ни к чему. Он нуждался в иной школе. Лицейский недоросль мог бы успевать на скамье Академии художеств... Его «Гусар» говорит столько же о том, чем он мог бы быть, сколько и о том, чем он не стал. Это памятник одной несложившейся судьбы». Так личность «Старика» Костенского окрасилась новыми неведомыми красками, и его «посредственность» осветилась радостным светом творчества.
О прожившем незаметно шесть лет в Лицее и тринадцать лет после Лицея Костенском почти ничего не известно. Во многом он не мог соревноваться с блистательными своими соучениками, да и не думал об этом. К.Д. Костенский смолоду стал чахнуть, сторониться встреч со своими даровитыми товарищами. Он чуждался чужих радостей, может быть, потому, что чувствовал — ему самому их отпущено слишком мало. Добрый, снисходительный, застенчивый, чуткий к каждому проявлению дружбы, он сам очень в ней нуждался, Но из скромности старался о себе не напоминать. Энгельгардт, переписываясь с «первенцами Лицея», сообщая им все лицейские новости, 10 сентября 1820 года писал о Костенском Матюшкину: «Старик записывает новые ассигнации», а 14 сентября 1823 года он же — Кюхельбекеру: «Костенский не взирая на маститую старость свою служит и делает новые ассигнации». Он служил помощником бухгалтера в Государственном Ассигнационном банке.
Многие воспитанники Лицея переписывались с Константином Костенским. В 1830 году Владимир Вольховский от имени товарищей писал Костенскому, чтобы тог принял участие в праздновании 19 октября. Костенский был нелюдим, и товарищи верили, что авторитет Вольховского заставит его принять участие в сходке, посвященной лицейской годовщине. Но Костенский был уже очень болен. Растроганный теплотой и вниманием товарищей, он ответил Вольховскому: «Любезнейший Владимир Дмитриевич, потрудитесь благодарить гг. моих товарищей за сделанное мне приглашение, оно для меня лестно тем более, что этим самым показывает, что любовь товарищей первого выпуска пылает все так же и в 1830 году, как и в 1811-м. Но мне, к крайнему сожалению, нельзя быть участником вашего веселия, я страдаю горлом и вот уже четыре недели ничего не могу есть, ни пить. Поверь мне, любезнейший Владимир Дмитриевич, что это истинная правда. Повеселитесь, господа, и без меня, а за здоровье больного хоть одну рюмку. Вам преданный К. Костенский. 19 октября 1830 г.».
Это было последнее письмо Костенского. 13 ноября 1830 года его не стало. О смерти Костенского писал в своем письме Матюшкину Е.А. Энгельгардт: «Старика Костенского нынешней осенью похоронили; это был человек не блистательный, но добрый и в своем роде почтенный».
